на футбол. Купили газету. Там было сообщение о попытке похищения за границей советского спортсмена, об этом говорили на трибунах. И они тоже говорили. Это то, что надо!

Утром ему принесли завтрак. Потом вошел Петер в сопровождении молодого бесцветного парня в роговых очках с репортерским магнитофоном. Егоров был готов дать свое первое обстоятельное интервью. За первым последовало второе, затем третье…

Через несколько дней ему разрешили одному гулять по саду. Территория была большая и ухоженная. Аккуратно подстриженные лужайки, цветочные клумбы, фруктовые деревья, посыпанные гравием дорожки. Большой бассейн, правда, сейчас вода спущена.

Егоров прошел вдоль глухого забора из бетонных плит высотой метра в два с лишним. Внимательно приглядывался: нет ли проломов или щелей. Увы, забор поставлен на совесть – в верхней части играли на солнце воткнутые в цементный раствор осколки бутылочного стекла. Такой «еж» успешно заменял ставшую символом любого заключения колючую проволоку, но не привлекал внимания и не портил внешний вид.

Внезапно Егоров услышал чье-то частое дыхание. Он обернулся: сзади метрах в десяти стояла, не сводя с него холодных желтых глаз, огромная немецкая овчарка. До этого ее в саду не было видно. Егоров повернулся и снова зашагал по дорожке вдоль забора, чувствуя всей кожей, что хорошо выдрессированный пес неотступно следует за ним. Потом он понял, что за ним наблюдают и люди.

Однажды на вилле появился пожилой, очень благообразный господин без особых примет. Петер представил его как доктора Шнайдера. По тому, как почтительно он держался, как пропускал перед собой в дверях, как подвигал кресло, можно было заключить, что это важная персона. Так оно и было на самом деле. Под именем Шнайдера с Егоровым разговаривал сам доктор Барлах.

– Господин Шнайдер, – сказал Петер, после того как они все уселись у стола, – хочет задать вам несколько вопросов.

– Что занимает господина Шнайдера? – осведомился Егоров.

– Некоторые вопросы, касающиеся выполнения Советским Союзом обязательств по сокращению числа ракет средней и меньшей дальности, – быстро ответил сам Шнайдер.

– Что? – переспросил изумленный Егоров. – Тут какая-то ошибка. Я ученый-металлург, занимаюсь твердыми сплавами. Это прекрасно известно моим здешним коллегам. То, о чем вы спрашиваете, никак не входит в мою компетенцию. С таким же успехом вы можете мне задавать вопросы о вероятности жизни на Марсе.

Шнайдер усмехнулся:

– Простите, дорогой друг, но вы же входили в специальную советскую комиссию, которая изыскивала возможности секретного сохранения некоторой ракетной техники, имитации уничтожения ракет.

– Чушь! Я не только не слышал о такой комиссии, но и не допускаю мысли о ее существовании!

– Почему вы так категорично утверждаете?

– Потому что Советский Союз не намерен вести двойную игру ни с Соединенными Штатами, ни с остальным миром в вопросе о сокращении ракет!

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно.

– Это большая политика, господин профессор, – почтительно вставил Петер. – Сейчас мы касаемся вопросов не нашего с вами уровня. Но тем не менее у нас есть точные данные, что вы являетесь экспертом вышеупомянутой комиссии. Повторяю, точные данные.

– Ерунда! Это или ошибка, или чья-то выдумка. Со мной действительно советовались, но совершенно по другому поводу. А именно, каким образом лучше всего использовать в народном хозяйство сплавы, из которых изготовлены корпуса ракет, подлежащих ликвидации.

Шнайдер и Петер некоторое время сидели молча. Потом Шнайдер встал и произнес, ни к кому не обращаясь:

– Не будем больше утомлять господина Егорова. Пусть он отдохнет и подумает, как ему жить дальше. У нас тоже есть дела. До свидания, господин Егоров!

Егоров был доволен своим поведением во время этого разговора. Но что за чушь несли эти провокаторы! Неужели его с кем-то перепутали? Впрочем, теперь главное – что с ним будет дальше. Петер как-то сказал, что ему предоставят возможность заниматься научной работой. Но не на этой же вилле. Значит, его перевезут в город, где-то поселят, наверняка ослабят контроль. При первой возможности он попытается вырваться, добраться до советского посольства или консульства.

И тут Егоров почувствовал какой-то сладковатый, едкий запах. Хотел открыть окно, но вспомнил, что оно наглухо закрыто и свежий воздух подается через кондиционер. Кружилась голова, хотелось спать. Он попытался встать, но его качнуло, и он смог лишь кое-как добраться до тахты. Потом был долгий сон. Он чувствовал, как его уложили на каталку и повезли по коридору. Потом сделали укол в руку…

Перед ним возникали и исчезали какие-то размытые лица – Петера, Шнайдера, еще кого-то. Ему что-то говорили, он отвечал, но не слышал своего голоса. Временами он впадал в небытие. Потом все начиналось снова. Сколько это длилось, он сказать не мог. Может быть, день, а может быть, и неделю.

Наконец он окончательно очнулся в своей комнате. Два дня его никто не трогал, только служитель приносил еду. И вот явился Петер с новым предложением…

Эти дни Штим работал по шестнадцать часов в сутки. В забегаловке Мюмина он устроил нечто вроде своего офиса. Целый день к нему приходили турки, югославы, греки, португальцы, устроенные и безработные, добившиеся какого-то успеха в этой стране и неудачники, отцы семейств и подростки. Он записывал их рассказы на диктофон, изучал разные документы и частные письма, которые доверяли ему собеседники. Словом, собирал материалы к будущим публикациям. Эта бурная деятельность не могла, конечно, пройти незамеченной политической и криминальной полицией. Однако, убедившись, что ничего противозаконного не происходит, журналист всего лишь занимается своим профессиональным делом, инспектора утратили к нему какой-либо интерес. Фиксировать всех приходящих в «Анатолию» никаких возможностей, да и надобности, у них не было. Да и поди проверь у этих смуглолицых, похожих друг на друга, как братья, людей документы… Их и не проверяли.

В доме Квятковского Егорову отвели небольшую комнату. Хозяин был с ним подчеркнуто любезен. Егоров со своей стороны и виду не подавал, что он думает о Квятковском. Выяснять отношения с ним, то есть обострять, в данной ситуации ему было не с руки. Пусть этот негодяй думает, что он смирился со своей участью, простился с надеждой вернуться на Родину и думает лишь о том, как лучше устроиться на Западе, а в будущем заполучить сюда и свою семью. Егоров надеялся, что рано или поздно он усыпит бдительность хозяина. А там, глядишь, ему удастся провести Макса и вырваться из дома.

Но Макс, угрюмый, внешне флегматичный парень лет тридцати, коренастый, с мощным торсом и мускулистыми ручищами, следил за каждым его шагом. Все двери и окна в доме были снабжены прочными замками. Егоров догадывался, что имеется и какая-то электронная сигнализация и защита.

Как-то у